Я не могла говорить и меня это буквально сводило с ума. В один момент я вдруг поняла, что мне столько нужно сказать своему новому знакомому, столько объяснить и может даже показать, а я не могу вымолвить и слова в ответ на его тихое имя.
Я приоткрыла рот, чтобы почти что интуитивно повторить это ласковое «Ласло», я могла почти что почувствовать, как звуки перекатываются по языку, задевая небо, но с моих губ не сорвалось и звука и я разочарованно опустила взгляд на тонкие запястья парня. В нем мне все казалось удивительным, его изможденная легкость и бесцветность, которые каким-то образом сочетались с живостью и тлеющим огоньком в его пронзительных голубых глазах. Четкая линия очерченных тонких губ буквально молила о том, чтобы её перенесли на бумагу остро наточенным грифелем карандаша. И даже то, что он оказался венгром и решил вдруг мне об этом сообщить – меня даже это удивляло.  Я смотрела на него открыто, с нескрываемым любопытством, но с той осторожностью, когда боишься сделать больно одним лишь взглядом.
Однако, мое любопытство сменилось некоторым недоумением, когда Ласло стал объяснять мне, что любит и жизнь и вроде как не собирался кончать жизнь самоубийством. Я многозначительно посмотрела на его запястья и вновь подняла взгляд, на что он мне простодушно пояснил, что искал новые краски.
Я никогда не понимала людей, которые намереваются совершить  суицид и тем более делают это. Возможно, окружающий мир причиняет им ту боль, которую они не в состоянии вынести и это в какой-то степени их оправдывает, но  вот причина поиска новых красок была мне едва ли понятна.
Ласло улыбнулся, немного нерешительно и уголки моих губ тоже дрогнули в улыбке. Я потянулась к ящику тумбы, торопливо вынимая оттуда большой альбом и кисть.  Не вырывая листа, я положила альбом на кровать и достала следом небольшую чистую картонку и несколько тюбиков с краской. Торопливо макнув кисть в вазу, где стояли цветы от моего брата, я принялась выдавливать оранжевую и красную краски на картонку, смешивая их и поочередно добавляя, то красный, то оранжевый, чтобы получить нужный оттенок.
Я слышала размеренное дыхание Ласло рядом и отчего-то была совершенно спокойна. Я чувствовала его внимательный взгляд, а на моих запястьях ожогами горели  невидимые следы его  прикосновений. Всего лишь за несколько минут я успела обрести спокойствие в лице самой беспокойной души в радиусе километра моей палаты.
Когда мне показалось, что оттенок на картонке точь в точь повторяет цвет подсхошей крови на бинтах моего нового знакомого, я подняла взгляд, молчаливо спрашивая одобрения и разрешения. Получив его, я сделала первые штрихи, намечая основные линии лица, волос и плеч. Я обязательно попытаюсь нарисовать его точный портрет, хотя больше люблю рисовать природу и всегда делала именно это.  Но он слишком удивителен для того, чтобы просто остаться смазанным пятном на моей памяти.
А пока я не могу нарисовать его полноценный потрет, на бумаге быстро появляется сплетение алых линий, которые точно отражают образ моего собеседника.  Острые скулы, четко очерченные губы, открытый, но задумчивый взгляд, все это я пытаюсь вложить в мой набросок, будто бы рисуя его собственной кровью. Бумага не может передать движение, но я все же пытаюсь запечатлеть взмах его бесцветных ресниц, и немного разочарованное опускание головы, словно на него что-то давит сверху.
Через несколько минут я протягиваю альбом мужчине, вопросительно глядя. Неужели это не те самые краски, которые он пытался найти, вспарывая себе вены? Разве подобного алого оттенка недостаточно и нужно искать его в игре со смертью?
Я твердо уверена в том, что так нельзя и по моему взгляду он может это прочитать. Я не осуждаю его и уж тем более не смеюсь над ним. Но мое желание показать ему, что то, что он искал в смерти-вполне можно найти в жизни, слишком сильное, когда я придвигаюсь к нему ближе и задумчиво вожу пальцами по алым пятнам на его перебинтованных запястьях. Они и без того такие тонкие и прозрачные, что кажется, будто бы они переломаны  и только бинт их сдерживает. С  какой же силой нужно было распарывать их, вскрывая себе вены, чтобы они до сих пор кровоточили, не желая заживать и затягиваться? Не хочу думать о подобном, потому что в моей голове сразу появляются картинки, которые я никогда не пожелала бы увидеть в реальной жизни.
Я макаю палец в краску на импровизированной палитре  и провожу ею по собственным запястья, задумчиво рассматривая алые пятна на бледной коже. Кажется, в этом есть нечто завораживающее, особенно если представить себе, что это теплая кровать с солоноватым запахом. Но осознание того, что нужно сделать для этого убивает весь возможный темный романтизм.
Меня немного перетряхивает и возвращает в реальность. А ведь я до сих пор не назвала ему сове имя! Вокруг меня уйма способов сообщить нужную информацию, а я как маленький ребенок зациклилась на одном и том же.
Я осторожно разворачиваю альбом в руках Ласло и пальчиком вывожу собственное имя, привычным почерком с характерной витиеватой буквой Т и К. По другому не хочется. И пусть он называет меня Кэт или Кэйти, а может и Кейтлин, я пока еще не определилась кому останется этот портрет. Но раз уж я его практически подписала, то совсем не против подарить его моему венгру.
На моих губах почти расцветает улыбка. Меня переполнят странные светлые эмоции, будто бы мы с Ласло давно знакомы, но потерялись однажды, чтобы через много лет снова найти друг друга. Странное ощущение, немного тягучее и пугающее, учитывая то, что я нахожусь с палате одна с мужчиной, которого знаю от силы полчаса и который является пациентом психиатрического отделения, поступив туда с попыткой самоубийства. Просто чудесно, не правда ли?
Но в этом вся прелесть.
Передо мной  словно комок угасших красок и эмоций, который можно разжечь вновь, чтобы ослепнуть и почти что сгореть, словно от солнца, такого теплого и опасного одновременно. Не знаю, откуда в моей голове такие ассоциации, но это совершенно точно нечто такое, что я раньше никогда не чувствовала и не встречала.
Как мне объяснить ему все то, что я чувствую и думаю? Как поделиться жаждой жить и собственным теплом, если я не могу вымолвить и словечка?
Я поднимаюсь с кровати и почти что растерянно шагаю по палате, пытаясь собрать в кучу мысли, который вдруг куда-то разбежались.  Я не считаю себя кем-то вроде спасителя или же ангела, не дай бог, я вполне обычный человек, просто иногда я загораюсь желаниями и не могу отпустить то, что чем зациклилась.
Теперь я зациклилась на уставшем молодом мужчине, сидящем на моей кровати с истерзанными венами. Я схватила телефон с кресла, в котором любит сидеть Ричард, рассуждая на умные темы и вновь оказалась на кровати, коленками зарываясь в плед, оказываясь позади Ласло и опираясь руками об его острые плечи.
Я склонилась к нему так, чтобы экран телефона был перед его носом.
От его шеи пахло чем-то горьковатым и трогательным, пока мои пальцы торопливо набирали текст, который появлялся в моей голове сам собой.
"Никто не может помочь тебе, кроме тебя самого. Но ты поймешь это только когда окажешься в клетке наедине со своими мыслями и чувствами. Здесь тебе не мешают толпы людей, снующих по улицам, проблемы оплаты счетов и прочие мелкие пакости. Посмотри на происходящее с другой стороны и попробуй отыскать здесь краски."
Одной рукой я задумчиво перебираю пальцами пряди его волос, даже не замечая этого. Мне так хочется, чтобы он увидел вокруг себя то, что вижу я.
"Здесь много голубого. Тебе нравится голубой? Или же синий…Когда я выйду отсюда, я обязательно смогу найти свой голубой оттенок. Пока что мне нравится цвет ясного весеннего неба и цвет твоих глаз, только он намного холоднее, чем привычный голубой. "
Я хочу, чтобы мы вмести нашли наш идеальный голубой. Может быть не сегодня, но мы точно это сделаем. Главное, принести сюда большой набор красок.
От него пахнет лекарствами и бинтами, а я мечтаю о том, как теплеет его взгляд, когда он находит во всем этом сумасшедшем вихре красок, ярких и не очень, тот цвет, который так давно ищет и не может найти.